Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очис - Страница 54

Восклицательные знаки мои. Изола, кажется, не видит в этом ничего особенного.

Эдди Мирз, гнусный и здоровенный тип, был осведомителем у немецких властей, за что получал разные блага. Об этом все знали, но он плевать хотел, лишь бы побахвалиться в баре богатством: буханкой белого хлеба, сигаретами, шелковыми чулками — девчонки за них бывают о-о-очень благодарны.

Через неделю после ареста Элизабет и Питера он хвастался серебряным портсигаром, намекая, что это вознаграждение за донесение о кое-каких делишках в доме Сойера.

Доуси узнал и на следующий вечер отправился к «Чокнутой Иде». Подошел к Эдди Мирзу, схватил за ворот, приподнял с барного стула и начал молотить головой о стойку. Говорил, будто сплёвывал: «Гад, сволочь, скотина, дерьмо», и с каждым словом бил. Затем стащил Эдди со стула на пол, и они начали драться.

По словам Изолы, Доуси отделали как котлету. Нос, рот были в крови, один глаз заплыл полностью, ребро треснуло. Но Эдди Мирзу досталось больше: фонари под обоими глазами, два сломанных ребра, швы. Суд приговорил Доуси к трем месяцем гернсийской тюрьмы, однако уже через месяц его выпустили. Требовалось место для более важных преступников — спекулянтов с черного рынка и тех, кто сливал бензин из армейских грузовиков.

— Эдди до сих пор как увидит Доуси у «Чокнутой Иды», так не знает, куда деваться от ужаса. Глазки бегают, руки ходуном, аж пиво расплескивается. Минут пять вытерпит и линяет, — заключила Изола.

Я, с растопыренными от изумления глазами, принялась умолять рассказать что-нибудь еще. Шишки у Изолы теперь не в чести, поэтому она решила обойтись простой фактографией.

Детство у Доуси было не слишком счастливым. В одиннадцать лет он потерял отца, а у матери, миссис Адамс, никогда не отличавшейся крепким здоровьем, появились странности, страхи. Сначала она боялась выходить в город, потом — к себе во двор и, наконец, за пределы дома. Сидела, раскачиваясь, на кухне и глядела в пространство. Она умерла вскоре после начала войны.

Мать, хозяйство и к тому же (в то время) жуткое заикание — все это сделало Доуси очень застенчивым. С людьми, кроме Эбена, он почти не общался. Изола и Амелия были с ним знакомы, но не более.

Все изменилось с приездом Элизабет. Она подружилась с ним и буквально вынудила вступить в клуб. Там, по словам Изолы, он расцвел! У него появилась возможность обсуждать не свиную холеру, а книги, причем с друзьями. И чем больше он говорил, тем меньше заикался.

Загадочная личность, правда? Наверное, он, как мистер Рочестер, все-таки прячет сумасшедшую жену на чердаке. Правда, во время войны ее трудно было бы прокормить на одну продовольственную карточку… Боже, как я хочу, чтобы мы опять подружились (с Доуси, а не с его сумасшедшей женой).

Я собиралась потратить на него пару скупых фраз, а вышло несколько страниц. А сейчас надо срочно приводить себя в порядок к сегодняшнему заседанию. У меня, замарашки, буквально одна приличная юбка. Вот Реми, с ее хрупкостью и худобой, в чем угодно умудряется выглядеть очень стильно. И как француженкам это удается? Скоро еще напишу.

С любовью, Джулиет

Джулиет — Сидни

11 августа 1946 года

Дорогой Сидни!

Счастлива, что ты счастлив тому, как у меня продвигается работа над биографией Элизабет. Но об этом позже. У меня есть другая новость, которая попросту не может ждать. С трудом осмеливаюсь верить, но, кажется, все правда. Видела собственными глазами!

Если — еще раз подчеркиваю: если — я права, «Стивенс и Старк» опубликует сенсацию тысячелетия. О ней напишут диссертации, за нее получат ученые степени, а за Изолой будут гоняться литературоведы, университеты, библиотеки и до омерзения богатые частные коллекционеры Западного полушария.

Итак. На вчерашнем заседании клуба Изола собиралась рассказывать о «Гордости и предубеждении», но Ариэль прямо перед ужином сжевала ее записки. Поэтому вместо «дорогой Джейн» Изола в отчаянной спешке схватила письма, адресованные ее дорогой бабуле Финни (сокращенное от Джозефины) и имеющие интересную историю.

Изола достала их из кармана. Уилл Тисби, увидев розовый шелк и атласную ленточку, вскричал:

— Любовная переписка, разрази меня гром! Секретики? Интимные тайны? Джентльменам покинуть зал?

Изола велела ему угомониться и сесть на место. Сказала, что письма писал бабуле Финни один очень добрый человек — незнакомец, когда та была совсем маленькой девочкой. Бабуля хранила их в жестяной коробке из-под печенья и часто читала Изоле на ночь вместо сказок.

Сидни, писем восемь, и я не стану их пересказывать — все равно не получится.

Бабуле Финни было девять лет, когда отец утопил ее кошку Пышку. Кошка залезла на стол и вылизала масленку. Чудовище папаша взбесился, сунул Пышку в мешок, набросал туда камней, завязал узел и выбросил Пышку в океан. Затем, встретив Финни по дороге из школы, сообщил о содеянном. Мол, туда твоей кошке и дорога. И, шатаясь, отправился в таверну. Бабуля осталась сидеть посреди дороги, плача навзрыд.

Проносившаяся мимо карета чуть не переехала девочку. Кучер соскочил с козел и принялся ругать ее, но пассажир — очень крупный господин в темном пальто с меховым воротником — выпрыгнул из кареты. Приказал кучеру замолчать, склонился над Финни, спросил, чем ей помочь.

Бабуля Финни воскликнула: ничем! Ей никто не поможет! Ее кошка мертва! Папа утопил Пышку, ее больше нет! Она погибла, ушла навсегда!

Мужчина сказал:

— Глупости! Пышка вовсе не умерла. Разве тебе не известно, что у кошек девять жизней?